top of page

Темир-Хан-Шура. Памятник бомбардиру горной батареи Агафону Микитину.

Гораздо более тенденциозное издание – «Разъяснение для нижних чинов», представляло события в Геог-тепе по-иному. Оно сообщало, что во время вылазки врага 30 декабря 1880 г. в плен к текинцам попало несколько русских солдат, в том числе и бомбардир-наводчик Агафон Микитин. Акцентируя внимание на зверствах и дикости «туземцев», издание рассказывало, что текинцы хотели заставить артиллериста стрелять из захваченных ими пушек по своим, но на все их просьбы, уговоры и угрозы Микитин отвечал отказом. Тогда он был подвергнут жестоким пыткам, но геройски погиб, не изменив своей присяге и не объяснив врагу как работают современные скорострельные орудия. Сами текинцы, после взятия русскими войсками Геог-тепе «с уважением и удивлением рассказывали о геройской кончине Агафона Микитина»[4].

Для увековечения подвига, артиллерийскому ведомству были разрешено собрать подписку на возведение памятника в том месте, где располагалась та войсковая часть, из которой формировался отряд. Так в Темир-хан-Шуре около казарм 1-й батареи 21 артиллерийской бригады в 1886 г. появился скромный памятник герою. На его возведение было потрачено собранные по подписке 1469 р. 61 коп., о чем сообщает в своем отчете о состоянии памятников в Дагестанской области ее военный губернатор[5]. «Памятник состоит из орудия, водруженного на пьедестал тесанного камня с металлической доской и надписью: “Бомбардиру 1-й горной батареи 21 артиллерийской бригады Агафону Микитину, павшему геройски 30 декабря 1880 года”. Состоит в ведении Дагестанской инженерной дистанции. Содержится в исправности»[6].

Приложенный к отчету чертеж памятника изображал квадратный каменный постамент довольно стандартной формы, установленный на трехступенчатом основании. Вместо традиционного обелиска на постаменте на ядрах крупного калибра было вертикально установлено чугунное дуло старинного артиллерийского орудия, скорее всего принадлежавшего когда-то крепостной артиллерии самой Шуры. Жерло дула было запаяно крышкой, на которой вместо традиционного креста было установлено еще одно артиллерийское ядро[7]. Избавленный от религиозной символики, памятник акцентировал внимание зрителя уже даже не на идее христианского мученичества и жертвенности, а нес неприкрытое политическое послание: «Вот как уважают, чтут и Царь и Отечество славные подвиги своих храбрых и верных слуг»[8], - говорилось о памятнике Агафона Микитина в книге для чтения нижних чинов. Сам же памятник был ярким примером официального подхода к использованию памяти о погибшем в политических целях своего времени.

 

Литература:

1.     Кавказ, 1884 № №232 – 275.

2.     Кавказ, 1884 №234, с. 3.

3.     Кавказ, 1884 №234, с. 3.

4.     Клятвенное обещание; разъяснение для нижних чинов. СПБ. изд. V, 1889 г., С. 5.

5.     РГИА ф.1284, оп. 188, д.122, л. 2об-3.

6.     РГИА ф.1284, оп. 188, д.122, л. 2об-3.

7.     РГИА ф.1293, Оп. 169, д. 329, л.1.

8.     Клятвенное обещание… - С. 5.

В 1886 г. 21-я артиллерийская бригада, не имевшая до этого полкового памятника, приняла решение добавить к двум имевшимся в Темир-хан-Шуре, еще один монумент. Речь шла об увековечении подвига, совершенного простым солдатом горной батареи – бомбардиром Агафоном Микитиным в Средней Азии, во время экспедиции генерала Скобелева к Геог-тепе в 1880 г.

Газета «Кавказ» сообщала читателям увлекательный рассказ о военной экспедиции в Среднюю Азию, черпая сведения о ней из «первых рук». Записки полковника Сполатборга давали красочное представление не только о настроениях текинцев, принявших решение обороняться посреди безводной равнины и перенесших свое укрепление в оазис Геог-тепе, но и обо всех деталях его длительной осады[1]. Кульминацией событий была вылазка, предпринятая осажденными 28 декабря в которой приняло участие «около 4 тысяч человек, между которыми было несколько женщин с ножницами на палках. Дабы заставить охотников исполнить свою клятву, ханы и старшины стали у ворот крепости и должны были всех возвращающихся и не пожелавших идти вперед убивать. … Эта вылазка считалась текинцами самым их удачным делом за всю войну; потери они имели всего только 30 человек…, считая убитых русских чуть ли не вдвое против действительного, а взятое орудие и несколько снарядов служили доказательством, что та часть войска, на которую произведено было нападение, совершенно уничтожена»[2]. Вторая вылазка была предпринята 30 декабря, причем на нее «явилось желающих больше, - их было до 6 тысяч; женщины шли с чувалами для собирания добычи, никто уже не боялся. ... Эта вылазка была также удачна; потери были незначительны, не более семидесяти человек. Взятое орудие также доказывало большую потерю, понесенную русскими; кто принес это орудие – неизвестно»[3]. Рассказ Сполатборга акцентировал внимание читателя на экзотике жизни и борьбы жителей новоприобретенной имперской окраины, по своему характеру он был очень близок той колониальной тематике, к которой на рубеже XIX – XX вв. активно обращались все европейские государства, в том числе и Россия. (Параллельно с рассказами о военных действиях генерала Скобелева в Средней Азии номера газеты Кавказ за 1880 год содержат любопытные зарисовки экспедиции англичан из Египта в Судан). Рассказ, как и в последующем литературные и живописные зарисовки В.В. Верещагина, посвященные присоединению Средней Азии, не только романтизировал войну, но и представлял события как бы глазами противника. Рассчитанный на запросы читателей газеты, он хорошо сочетался с критическими настроениями революционизирующейся общественности России, а не требованиями официальной идеологии. Последняя же искала в экспедиции в Среднюю Азию не экзотику, а новых героев для пропаганды старых монархических идей.

​

bottom of page