top of page

В 1907 г., в разгар революционного кризиса, в казачьей столице Кубани появился «канонический» памятник, образ которого до сих пор неразрывно связан с даже поменявшем свое имя, городом Екатеринодаром. Это был памятник императрице Екатерине II, в котором была представлена легенда о даре Екатериной II земель на Кубани в самом выгодном для правительства свете.

По официальному рассказу, приведенному В.А. Потто, толчком к переселению стала идея правительства превратить «кош верных казаков» в регулярные полки с тем, чтобы высылать их как солдат на Кубань. Казаки воспротивились и приняли решение самим просить переселить их на южные рубежи России, сохранив при этом их старый уклад[1]. Посольство увенчалось успехом, и Екатерина II не только предоставила казакам просимую территорию, но и произвела сам акт дарения в необычайно пышной форме, призванной решать важную политическую задачу – продемонстрировать союз казачества с самодержавием.

«Летом 1792 года, в воскресный день … в залу вошли депутаты Черноморского войска. Впереди всех Головатый, среднего роста, коренастый, смуглый, с большими усами и оселедцем, замотанным несколько раз за левое ухо. … Обедня окончилась; в залу вступила императрица и, заметив черноморцев, направились прямо к ним. Головатый выдвинулся вперед, поклонился, и громко на чистом русском языке сказал приветственную речь. … Императрица из собственных рук вручила Головатому золотую саблю и вместе с ним отправила войску в богатом ковчеге милостивую грамоту на владение землею, большое белое знамя с надписью: “В воздаяние усердной и ревностной службы войска Черноморского, доказанной в течение благополучно оконченной войны с Портой Оттоманской храбрыми и мужественными подвигами на суше и воде”; серебряные литавры, убранные шелковыми занавесками с бахромой и кистями, две серебряные трубы и, наконец, войсковую печать, изображающую воина с мушкетом в одной и знаменем в другой руке – символ сторожевого поселения у ворот государства. Кроме того, по русскому обычаю, императрица пожаловала войску на новоселье хлеб-соль на серебряном, крытом густою позолотой блюде, с такою же солонкой, осеняемой двуглавым орлом»[2]. Пышность приема, оказанного императрицей своим новым подданным и выполнение ей всех тонкостей не только передачи воинских регалий, но и русского ритуала дарения хлеба-соли, подчеркивали особую значимость для государства службы казаков на отдаленных окраинах.

Вторая легенда, транслировавшаяся имперской пропагандой, рассказывала о благоговейном принятии бывшими сечевиками императорского дара. Она повествовала, как казачьи делегаты вернулись в войско, везя с собой не только воинские регалии, но и подаренные императрицей хлеб-соль, причем путь к Бугу занял у них больше месяца (с 13 июля по 25 августа 1792 г.). Для торжественной встречи атаман Чепега выстроил все имевшиеся на то время в его распоряжении полки, вынес казачьи знамена и регалии, а как только в виду показалась процессия, приказал дать салют из всех пушек и ружей. «Впереди, - описывает церемонию В.А. Потто, - четыре штаб-офицера несли на золотом блюде Монарший хлеб, покрытый дорогой материей; за ними сам Головатый нес на особом блюде солонку, ковчег с высочайшей грамотой и войсковую печать, а далее малолетние дети его – царское письмо к кошевому… и драгоценную, осыпанную алмазами саблю. 

 

Екатеринодар. Памятник Екатерине II.

Шествие замыкалось казачьим эскортом, впереди которого развевалось большое белое знамя. Когда Головатый, поднявшись на возвышение, сказал приветственную речь кошевому, Чепега опоясался жалованной саблей и, поцеловав хлеб-соль, прочитал войску высочайшую грамоту на владение землей со всеми угодьями. Затем процессия двинулась в войсковую церковь, и после торжественного молебствия, царские дары перенесены были в дом кошевого атамана, а хлеб разделили на четыре части: одну положили в войсковую церковь, где она хранится, вместе с остатками соли и поныне, другую отправили в Тамань к Черноморской флотилии, третью разделили в полки, а четвертую поставили на стол у кошевого. Тут старшины пили горилку и закусывали этим хлебом. А остатки его перенесли с церемонией в дом войскового судьи, где приготовлен был стол дня почетных граждан. Казаки разместились на церковной площади, и пир продолжался до глубокой ночи»[3]. Приведенная легенда была настолько политически удобной, что не вызывала у имперских идеологов и тени критики. История же самого переселения казаков на Кубань, со всеми трудностями почти двухлетнего обустройства на новом, непривычном месте, в рассказе В.А. Потто, отступала на задний план в сравнении с восхищением торжеством вручения и принятия «Дара Екатерины»[4]. Напоминание о них и стало той символической историей, которую должен был транслировать памятник Екатерине II в столице Кубанских казаков.

Идея увековечить память Екатерины II «дабы тем выразить, хотя бы в слабой степени, всю безграничную признательность и бесконечную сыновнюю любовь к Матери-Царице, как основательнице Кубанского войска, которое обязано ей своим настоящим завидным благосостоянием»[5], возникла у областного правления еще в конце XIX в. В 1893 году проект памятника был утвержден императором, причем его открытие должно было быть приурочено к 1896 г. – столетию появления казаков на Кубани.

С предложением заказа модели памятника, Областное правление обратилась к известному скульптору Микешину, причем прототипом ему должны были стать уже существовавшие памятники в Новгороде Санкт-Петербурге и Ирбите. Скульптор согласился создать памятник, добавив, что монумент должен нести зрителям четкое идеологическое послание – «передавать в отдаленное потомство не только благодарную память Кубанского казачества своей великой основательнице, но на этом же памятнике, как на скрижалях, должна быть выражена вместе с тем и рыцарская доблесть самого казачества, сумевшего отблагодарить своими подвигами за все излитые на него милости и привилегии»[6[. Для этого, фигуры, барельефы и надписи монумента должны были увековечивать не только саму императрицу, но и главных деятелей войска, превращая памятник в «наглядную историю Кубанского войска от его начала до нынешних дней»[7]. Художник, благодаря возведению памятника хотел добиться права быть самому причисленным к Кубанскому казачьему войску и имел совершенно четкое представление о степени идеологического воздействия задуманного проекта – том свете, в котором следовало помнить событие. Он считал, что памятник «местным народным идеалам» даст возможность «зажечь патриотически энтузиазм в сердцах многомиллионного племени южно-руссов на всем пространстве от гор Карпатских до Черного моря, где слышится всюду малорусский говор»[8].

 

Памятник, исполненный в стиле барокко, который «императрица предпочитала всем остальным»[9], был грандиозным. Оригинальный трехгранный постамент с вогнутыми внутрь гранями, бронзовыми кронштейнами и розетками, венчала сверху фигура самой императрицы «со скипетром и державой в руках. Лицо обращено на север, и во всей позе ее художник изобразил величие и благость»[10]. На выступающем карнизе переднего кронштейна из-под золоченой короны ниспадал развернутый свиток, на котором был выбит полный текст императорской грамоты о дарении казакам земли на Кубани. Ниже императрицы по постаменту были помещены фигуры организаторов переселения: князя Потемкина и трех войсковых старшин – Сидора Белого, Антона Головатого и Захария Чепеги. «Головатый с величайшим вниманием читает текст хартии; Сидор Белый держит булаву, как знак своего атаманского достоинства, а за ним Чепега, осеняет себя крестным знамением, как бы благодаря Господа за милости, ниспосланные казачеству от щедрот Самодержицы. Вся эта бронзовая группа замечательна своею художественною отделкой даже в мельчайших деталях. Это три характерные типа запорожцев в их стародавней одежде, с их оселедцами (чубами) на головах и длинными, опущенными к низу малороссийскими усами. Как Головатый, так и Чепега изображены с георгиевскими крестами—памятниками их боевых заслуг во время турецкой войны»[11].

Под правым и левым кронштейнами были помещены списки и даты главных военных событий Кубанского войска, годы его основания и столетнего юбилея, а по нижнему цоколю вокруг всего пьедестала помещались «инициалы имен, отчеств и фамилий атаманов войска, начиная с первого из них Сидора белого до наших дней с цифровыми датами их атаманства»[12]. Оригинальные фигуры были установлены с обратной стороны памятника. Это были слепой народный бард-кобзарь, с бандурою в руках «поющий стародавнюю казачью славу» и его мальчик-поводырь. Собирательный образ народного певца – хранителя эпических сказаний о «великой борьбе, веденной веками украинским и запорожским казачеством за православную веру с мусульманами, католиками и приверженцами унии»[13], был по словам Микешина предпринят для того, чтобы сохранить образ «глубоко симпатичного народу» типа стародавнего казака. Под фигурами на медной доске был помещен и официальный «текст народной песни, сложенной Антоном Головатым в то время, когда черноморцы только что еще переселялись на берега нижней Кубани»[14].

Самодержавное государство на памятнике было представлено многочисленными имперскими атрибутами – образами корон, геральдических двуглавых орлов, а так же фигурой Г.А. Потемкина – «этого кумира казачества, записанного в Васюринский курень Запорожского войска под прозвищем “Грицко Нечоса” [ Прозвище намекало на парик, который носил при дворе екатерининский вельможа]»[15]. Мощь государства передавали атлетические формы Потемкина, статуи которого были приданы черты портретного сходства. При этом, несмотря на то, что сам фаворит в июле 1792 г. не принимал участия в акте дарения земли, коммеморируемого всей скульптурной группой фронтальной части памятника, образ вельможи, держащего царскую хартию и поворачивавшую ее в сторону казачьих старшин, весьма образно показывал его роль как транслятора монаршей воли. Коммеморирование легенды о «даре Екатерины» должны были подчеркивать и другие детали памятника – изображение позади статуи Потемкина войскового знамени, литавров, труб, блюда с хлебом-солью и даже царской солонки, подаренных императрицей «своему верному Черноморскому войску на новоселье»[16]. Эти образы заменили собой неудобные для имперской пропаганды фигуры протоиерея Россинского и атамана Бурсака, которые в целях сохранения исторической правды, так же первоначально планировали разместить в общей скульптурной композиции памятника[17].

Связь романтизированных образов прошлого с политическими потребностями настоящего должна была выполнять монументальная надпись, выбитая на фасаде церковно-славянским шрифтом: «Императрице Екатерине II в царствование Императора Николая II». Вся же художественная композиция памятника, по словам самого Микешина, была столь ярко и образно выполнена, что давала «возможность даже детям хорошо ознакомиться с историей своих славных предков»[18]. В официальной трактовке имперских властей, конечно.

Художнику, столь скрупулезно представившего не только образ возводимого им памятника, но и тщательно рассчитавшего эффект воздействия своей работы на зрителя, не суждено было увидеть ее плоды: он скоропостижно умер в 1896 г. и сооружение памятника под наблюдением особой войсковой строительной комиссии затянулось на 13 лет. Скульптурные работы были поручены художнику Эдуардсу, который, судя по всему, не проявлял особого рвения к выполнению официального заказа. Работы неторопливо продолжались, пока революция 1905-1907 гг. не поставила в еще более острой форме вопрос о необходимости напомнить казачеству о его связи с самодержавием.

Открытие памятника в столице Кубанского казачества было приурочено к событию, не имевшему ничего общего ни с коммеморированной императрицей, ни с историей переселения войска в регион – ко дню рождения Николая II 6 мая 1907 г., а «самое торжество произведено было согласно утвержденного церемониала»[19]. При этом, революционные события не дали возможность провести церемонию с большим размахом: Кавказский наместник Воронцов-Дашков на ней лично не присутствовал, а самих казаков на площади перед памятником удалось собрать очень немного. «Смутное время требовало присутствия войск повсюду, - сокрушается В.А. Потто, - потому в строй выведены были только сотня стариков от всех станиц Кубанского войска…»[20]. К памятнику были вынесены знамена, войсковые регалии и царские грамоты, а после торжественной литургии, совершенной епископом Ставропольским и Кубанским, под звуки «вечной памяти», с памятника была сдернута завеса «и колоссальная фигура Екатерины II предстала перед всеми во всем величии и блеске царственной красы»[21]. Пение народного гимна, окропление памятника святой водой под звуки салюта из 360 пушечных выстрелов, провозглашение здравствия царскому дому и воинский парад завершили церемонию. По сравнению с аналогичными мероприятиями предреволюционного времени, они прошли в довольно скромной обстановке, но оставленный для всеобщего обозрения посреди площади грандиозный памятник теперь должен был выполнять свою политико-идеологическую функцию. «Пусть памятник императрице Екатерине напомнит Кавказу не только о столетии славных побед русских казаков…, но и да ведают потомки православных, что объединяло все русские области, укрепляло государственную мощь, сохраняло русскую православную веру, русскую культуру и ограждало народную жизнь только одно Самодержавие русских царей, Самодержавие дома Романовых, да еще беззаветная преданность и безграничная любовь русского народа к своим Неограниченным Монархам. Да здравствует Государь Император и Его Августейший Наследник, атаман казачьих войск, и да живет доблестное русское казачество на веки в помощь Царю для ратных подвигов, для укрепления в России государственности»[22], - прозвучал при открытии монумента призыв генерала Фадеева, официального представителя Кавказского наместника. Несмотря на то, что в своем художественном исполнении и исторических деталях, связанных с ранней историей Кубанского казачества, памятник вышел очень убедительным, его общее политическое послание было крайне консервативным и воспринималось современниками не столько как рассказ об истории казачьего войска, сколько как прославление самодержавного режима.

 

Примечание.

1.     Потто В.А. Памятники времен утверждения русского владычества на Кавказе. - Т. I. – Тифлис, 1906. - С. 41.

2.     Там же, с. 42-43.

3.     Там же, с. 44-45.

4.     Там же, с. 45.

5.     Потто В. А. Указ. соч. – Т. II. – Тифлис, 1909. -  С. 6.

6.     Там же, с. 6.

7.     Там же, с. 6.

8.     Там же, с. 7.

9.     Там же, с. 8.

10. Там же, с. 8.

11. Там же, с. 9.

12. Там же, с. 10.

13. Там же, с. 9.

14. Там же, с. 10.

15. Там же, с. 8.

16. Там же, с. 11.

17. Там же, с. 11.

18. Там же, с. 11.

19. Там же, с. 12.

20. Там же, с. 13.

21. Там же, с. 13.

22. Там же, с. 15.

 

bottom of page